Аудиофанфики

Камера, ставшая её временной обителью, казалась слишком тесной. Тёмно-серые стены, маленькая и неудобная скрипучая софа, решётчатое оконце под самым потолком; сама комнатка – семь метров в длину и пять в ширину. Зато потолок, будто в насмешку, высоко – комната длиной в три Иноуэ… и до окошка не достать. Да только что толку в высоте – она по стенам ходить не умеет, и вряд ли научится. Камера маленькая… как будто преступнице. И тесно, и душно, и развернуться негде. В эту камеру её перевели после того, как узнали, что в Хуэко Мундо пришёл Ичиго.
А с тем, что он уже никогда не дойдёт, она смириться не может до сих пор.
Её не хотели расстраивать – не сказали ничего, чтобы она не потеряла работоспособность, но Иноуэ, вопреки всем ожиданиям, дурой не была. Она поняла всё сразу, как только погасло их рейацу – и жить совсем не хотелось тоже. Вот оно как получилось – она ушла, чтобы их защитить, а они погибли, чтобы вернуть её... глупо и беспечно, с какой стороны не посмотри.
Но и больше нет, и Иноуэ знает – для всех остальных она погибла с ними. И, что самое страшное, с ними она погибла и для себя.
А теперь она только и может, что считать до десяти – медленно, вдумчиво, заканчивая считать и начиная сначала. Словно секунды до смерти – только считались ею не секунды.
Когда заходит Гин – Иноуэ не обращает никакого внимания. Только сидит на софе спиной к нему, поджав колени к груди и считает… как бы так с ума не сойти?
Да и сходить, наверное, не с чего.
– Один, – шепчет она едва слышно. – Шелест ветра, переносящего песок Хуэко Мундо с места на место… Два; солнце, которого тут нет и никогда не будет. Три; зелёные, отнимающие жизни глаза…
Это она, конечно, об Улькиорре, понимает Ичимару. Почему-то рыжая девчонка винит в смерти друзей именно его… Гин почему-то не может признаться, что клинок в грудь Куросаки вогнал никто иной, как он.
– Четыре, – продолжала Орихиме отчаянно. – Хогиоку, создающее аранкаров… Пять… Куросаки-кун, Куросаки-кун, вытащи меня отсюда, Куросаки-кун! – её голос напряжённо завибрировал, возвысился и затих.
Гин внезапно для самого себя вздрогнул – дрожащие лопатки пленницы внезапно напомнили ему маленькую Рангику, которая точно так же сидела спиной к нему и тихо просила возвращаться живым.
– Шесть… братик, вытащи меня, мне тут плохо очень, плохо, – она всхлипывает едва слышно, но дрожит уже всем телом; продолжает считать, роняя слёзы на колени.
Рыжей девчонке теперь не для кого быть храброй.
– Десять…пусть это будет просто сон, просто страшный кошмар…
Гин снова ухмыляется – десятая цифра всегда повторяется слово в слово.
А ему даже жаль эту рыженькую. Ей бы танцевать, бабочки в животе, а она в Хуэко, винит себя в смерти своих друзей.
– Один, – снова начинает Иноуэ тихо-тихо. На Гина неожиданно находит яркий, ослепляющий приступ нежности, жалости и вины – он рывком открывает дверь в камеру пленницы; она поворачивается и поднимает на него карие, испуганные, полные слёз глаза.
– Глупая девочка, – улыбается Ичимару своей прежней, лисьей улыбкой. Орихиме молчит, а на дне её взгляда, словно птичка, бьётся страх – осязаемый почти, ощутимый.
Гин и не ожидал другого – всё-таки, для неё он изначально отрицательный персонаж.
– Два, – шепчет она упрямо, не сводя с бывшего капитана глаз. – Солнце, которого тут нет и никогда не будет…
– Глупая, – смеётся Гин, подходя ближе. Всё-таки, рыжая девчонка очень похожа на Рангику – ту самую маленькую Рангику, которая плакала и не хотела отпускать его одного.
– Почему? – тихо спрашивает Иноуэ. Ичимару не совсем понимает, что она имела в виду; ухмыляется только. И с места не может сдвинуться. Сам прекрасно понимает, почему.
Между ними – два непреодолимых метра.
Как пропасть. Во всём – в жизни, в словах, в сознаниях. Пропасть, орошённая кровью Куросаки.
– В Хуэко Мундо считать нужно иначе, – говорит Гин, уходя.
И кажется, Иноуэ даже понимает, как именно.