| Klodwig | Дата: Понедельник, 27.06.2011, 13:42 | Сообщение # 1 |
 Level 0
Группа: Проверенные
Сообщений: 2
Статус: ОФФЛАЙМ
| 1.Автор Klodwig Lichtherz
2.Фэндом Hetalia Axis Powers
3.Пейринг: Пруссия, Германия, Австрия
4.Жанр(ы): Ангст, Даркфик, Детектив, Философия, POV, Психология, Songfic, Яой
5.Рейтинг: НЦ -17
6.Текст:Сгоревший (вместо пролога)
Кажется, я жив.
Да. Я жив. Хоть и в горле все горит, словно там развели костер. И дышать сложно. Очень сложно дышать.
— Он дыма надышался! Вась, вызывай скорую! Тяжелый, зараза!
Меня поднимают и куда-то несут. Блин, где я? Что вообще происходит? Почему так жарко?
— Положи его сюда!
Темнота.
***
— Слышал новость?
— Какую? – я оторвался от очередного отчета и посмотрел на Родериха. Тот поставил передо мной чашку кофе и продолжил:
— Сгорела церковь. Та самая.
Я сглотнул. Та самая. Та самая церковь, в которой полстолетия назад Иван убил Гила. Всякий раз, когда я вспоминаю о ней, у меня начинает болеть сердце и становится холодно. И очень больно. Зачем ты напомнил мне о ней?
— Ясно, — говорю как можно спокойней. Как можно безразличней. Сгорела, ну и пусть.
Раненый.
— Состояние стабильное, угрозы для жизни нет. Есть ожоги третей степени, но они не опасны. Ему очень и очень повезло. Здравствуйте, Мария Павловна. Неизвестно, как он оказался в той церкви, — главврач Первой Калининградской больницы поправил очки и открыл дверь в свой кабинет, пропуская вперед следователя. – Но это не самое странное. Вот, посмотрите, пожалуйста. — Он жестом указал на синий сверток на столе.
Следователь аккуратно расправил местами обгоревшую ткань.
— Китель?
— Китель.
— Если я не ошибаюсь, — следователь осторожно положил элемент формы обратно на стол. – Это образец формы времен Второй Мировой Войны. Но она выглядит практически новой, хоть и чуть поврежденной.
— Именно, — главврач кивнул. – Но и не это самое интересное. Взгляните вот на это. – Он достал из ящика крест на черно-белой ленте.
Глаза следователя удивленно расширились.
— Я… я видел его только раз в жизни, на фотографиях…. Большой орден Железного Креста…. Тут даже год стоит 1942. Но последний из них был создан в 1939!
— Именно. Я уже искал информацию по этому поводу. Крест настоящий, в этом нет сомнений. Но откуда он у двадцатилетнего парня? И вообще, кто он? Документы сильно обгорели, можно разобрать лишь то, что его зовут то ли Гирхельд, то ли Гилберт. Так или иначе – немец. И печать Третьего Рейха.
— Может ролевик? Хотя знаю, глупость сморозил….
В дверь постучали. На пороге стояла молоденькая медсестричка.
— Яков Андреевич, Вы просили сообщить, если пациент проснется…
— Спасибо, Юленька. Мы сейчас придем.
Он лежал, не двигаясь, весь стерильный и белый, как и палата, и смотрел в потолок. Краснота глаз подтвердила предположение об альбинизме. Многочисленные ожоги были замазаны резко пахнущей мазью. Взгляд пациента был абсолютно пустым.
*
— Вы меня слышите?
Слышу, конечно же. Как не слышать.
— Кивните, если да.
Ага, щас. Уже кивнул. Попросите, что ни будь попроще. Мне сейчас не то что кивать, дышать больно, а еще и эта трубка в горле жутко мешает. Вообще такое ощущение, что меня долго и методично избивали.
— Вы сейчас находитесь в Первой Калининградской больнице…
Калининградской? В жизни о таком городе не слышал. Тем более в России. Я же в России? Хотя.. черт… Кенигсберг… Это… это…. Кенигсберг!
— Не беспокойтесь, вашей жизни ничего не угрожает. Мы выпишем вас, как только…
Один из пришедших, не в белом халате, что-то быстро зашептал на ухо другому. Лицо врача изменилось, став из доброжелательного заговорщицким.
— Юленька, Б-Н пожалуйста.
Укол. Темнота.
*примечание автора «Б-Н» — имеется ввиду барбитал-натрий (снотворное.)
Сон (отступление)
Всю ночь мне снился брат. Он, то лежал окровавленный перед алтарем в церкви, то последними словами крыл Брагинского, то еще вытворял черт знает что…. Но факт в том, что во сне он был настолько живим, что мне не хотелось просыпаться.
Родериху таки удалось меня растолкать.
— Людвиг, прекрати разговаривать во сне!
— Я говорю во сне? – сонно спросил я.
— Да. Ты… зовешь Гилберта. Пойми же наконец-то, что он мертв. Я знаю, что тебе нелегко, но смирись с этим.
— Я знаю, — отвечаю тихо. – Я сейчас спущусь.
Родерих выходит, и я остаюсь один в комнате. Больно. До чего же больно.
Обманутый
Следующее мое пробуждение было более приятным. Тело не болело, голова не раскалывалось, не воняло стерильностью и медикаментами. Воняло пылью. А еще свет бил в глаза.
Комната была довольно просторной. Панцирная кровать с белыми простынями, выкрашенная в белый, тумбочка. Меловые стены, дощатый пол. Это не то место, где я был до этого.
С огромным трудом я подымаюсь. Делаю неуверенный шаг, вцепившись в изголовье кровати. Второй уже чуть уверенней. Медленно дохожу до окна и вцепляюсь в подоконник. Руки трясутся, как не знаю что. Серость то какая… Зима, наверное.
— Вижу, вы уже пришли в себя! Как самочувствие? Как настроение?
Дверь открылась, впустив четырех человек. Один из них – весь круглый, как колобок, с лыбой от уха до уха — заговорил со мной. У него за спиной стоял парень лет 22, очень бледный, с темными тенями под глазами и тяжелым взглядом. Еще двое – широкоплечие детины, которых друг от друга отличал только шрам на щеке у одного из них.
— Хреново, — буркнул я.
— Ну что ж вы так? Вас выписали из больницы…. Вы немного поживете здесь, пока мы восстановим вам документы…
— Почему на окнах решетки? – спрашиваю в лоб.
— Чтобы никто ничего не украл.
— А может, чтобы я не сбежал?
— Ну что вы…. Как вы могли такое подумать?
— Тогда где мой крест?
Его лицо поменялось.
— Какой крест?
— Мой. Мой крест. На ленточке.
— У вас не было креста.
— Врешь, — я почувствовал, что начинаю закипать. – Врешь! Где мой крест?!
— Не было никакого креста! – он тоже повышает голос.
Забыв о своей слабости, я бросаюсь к нему, хватаю за ворот и кричу, не замечая ничего и никого.
— Верни мой крест, сука! Верни!
Меня силой отдирают от него. Я пытаюсь вырваться, но они держат крепко. Один точный удар по затылку. Темнота.
Растоптанный
У меня такое ощущение, что они все составили заговор против меня. Вот и сейчас, лежу это я, значит, привязанный к кровати. Крепко, я вам скажу, привязан. Руки затекли, ноги тоже. Кожаные ремни держат крепко. Еще что-то сдавливает шею. Ошейник? Хороша временная квартира, ничего не скажешь.
Сколько времени я в таком положении? В комнате царит полумрак. Утро? Вечер? Не имеет значения. Абсолютно никакого значения, во всяком случае, для меня.
Еще много лет назад я усвоил одну простую истину: сломал руку – начинай ее разрабатывать, как только срастется. Они решили обездвижить меня, дабы я ослаб полностью, стал растением, неспособным для жизни. Закрыть меня в четырех стенах, изолировать от мира. Такими темпами я скоро с ума сойду.
Интересно, как давно закончилась война? Я не сразу заметил, что вокруг очень тихо. Кто выиграл? Брагинский или…. Брат. Жив ли он? Мне дико захотелось его увидеть. Где ты сейчас, мой маленький братишка? Забыл ли ты уже меня?
Задумавшись, я не сразу заметил, что дверь открылась, и в комнату вошел человек. Тот самый, с тяжелым взглядом.
— Вижу, ты уже освоился. Ручки не болят?
— Тебе то что? – ответил я как можно безразличней.
— Я типа о тебе беспокоюсь, — бросил он с издевкой и… начал распутывать мне ноги.
— Ты что делаешь?
— Не думай, я не помогаю тебе сбежать. Просто так мне будет удобней.
— Что ты задумал?
Да, вопрос был глупый, учитывая то, что он начал стаскивать с меня штаны.
— Не дергайся, будет не так больно.
— Не смей, урод, — зарычал я.
— Поздно.
Я попытался максимально отгородиться от происходящего, но у меня не получилось. Я прекрасно чувствовал все, что он делал со мной : как развел мне ноги, как ввел пальцы. Повезло нарваться на извращенца, так только я умею.
Мое самообладание предало меня в момент, когда он проникнул в меня. Я сильно выгнулся и закричал, за что получил удар, от которого способность кричать и говорить исчезла, а мне осталось лишь судорожно глотать воздух в такт его движениям. Ощущения менялись с пугающей быстротой: жуткая боль сменилась извращенным удовольствием, а затем и постыдным наслаждением.
Наконец-то он перестал терзать мое тело. Немного придя в себя, я смог разобрать часть его слов.
— …. нравишься мне. Не такой, как другие больные, – он паскудно улыбнулся. – Так что…
Воспользовавшись тем, что он отвлекся, а ноги у меня свободные, я пнул его в пах, за что схлопотал еще один удар, дезориентировавший меня еще минут на 10.
Окончательно стемнело. Все-таки это был вечер. Я лежал на больничной койке, привязанный, униженный, растоптанный, с окровавленными ногами и пульсирующей болью. Захотелось плакать от отчаянья. Ну уж нет.
Сильный удар головой о спинку кровати. Темнота.
Заблудившийся
Кажется, я таки схожу с ума.
Я снова сменил место жительства. Теперь я в маленькой палате без окон, с мягкими стенами, и отсутствием времени. Под потолком — постоянно включенная слабая лампочка, иногда дверь открывается и один и тот же санитар ставит на пол миску с жидкой похлебкой.
Никакого шума. Никаких звуков. Никаких признаков того, что я не один в этом мире. Я теряю ощущение времени. В голове все путается.
Я бы хотел попасть в комнату пыток. Там есть хоть что-то, а здесь нет ничего. Совсем ничего.
Мне кажется, что мой разум – огромная картотека. Там очень много карточек, и вот сейчас они падают на пол, путаются. Есть маленькие карточки. Когда они падают, я забываю слова. Когда на пол валятся большие – из моей памяти исчезают года.
Я отчаянно цепляюсь за воспоминания. Мое детство, когда я был еще Тевтонским Орденом, как меня била Элизабет…. Или ее звали Берта? Я вспоминаю свои драки, свои войны, своего Фрица. Я цепляюсь за то, что не падает. За брата. У меня есть брат. Его зовут….. Черт, как его зовут?!
Я со всей силы бьюсь головой о стену, но это бесполезно, стены ведь мягкие.
Как же его зовут?!! На Л…. Его зовут как то на Л. Вспоминай. Вспоминай!
Людвиг. Точно. Я вспомнил.
Я прокусываю палец и кровью пишу на стене его имя. На всяк случай.
Пару раз мигнула лампочка и потухла. Темнота.
Крест (отступление)
— Ваш?
— Я по делу.
Я сделал шаг в сторону, пропуская Швейцарию. По делу, так по делу.
— Вчера вечером я шар…. Просматривал один сайт, где продаются всякие исторические вещи. Черная археология и так далее. В общем вот, – он положил передо мной пару фотографий.
Этот крест я узнал бы из тысячи. Точно такой же сейчас висел у меня на шее. А второй…..
— Где….он?
— В России.
Бредящий
Я хочу умереть. Эта мысль крепко засела у меня в голове. Умереть. Просто умереть.
Я пытался уморить себя голодом, но каждый раз, как на пол ставят тарелку с подобием еды, мое убеждение испаряется в воздухе.
Я хотел перегрызть себе вены, но из-за отсутствия солнца, свежего воздуха, движения и нормальной еды мне не удалось достаточно сильно сомкнуть челюсти.
Со мной обращаются хуже, чем с животным. Ненужное животное просто бросили бы подыхать от истощения. Меня кормят, чтобы я начал гнить с головы.
*
Никогда не думал, что буду так рад этому уроду. Он принес с собой запах эфира. Я ненавижу этот запах.
Первые дни я пытался ходить по палате. Потом сидел в центре. Затем привалившись к стене. В углу. Сейчас я постоянно лежу, сжавшись в комок.
— Скучно тебе?
Его голос полон иронии. Я молчу. Я упиваюсь звуками. Я упиваюсь запахами.
Я знаю, что сейчас будет. Будет больно. Будет унизительно.
Боль возвращает меня к жизни. Каждая ее волна делает туман в моей голове чуть менее густым. Я цепляюсь за нее, пытаясь запомнить это ощущение. Боль – это что-то из внешнего мира, того что за этими проклятыми белыми мягкими стенами.
Из того мира, где есть ОН.
Закончив, он делает мне укол. Темнота.
Больной
Вокруг меня крысы. Белые, красноглазые, с острыми окровавленными зубами.
Я боюсь их.
Мне страшно.
Я забился в угол и молюсь, чтобы они меня не съели. Их много, очень много. Откуда они взялись? Я не знаю. Я не хочу знать. Я хочу чтобы они исчезли.
И они исчезают. Они исчезают в тот момент, когда у меня перестает болеть голова. Она болит каждый раз, когда мне делают укол странного аппарата под названием «азалептин». Есть еще один. «Аминазин». Он еще хуже. Из-за него я начинаю бредить. Мне кажется, что меня режут на куски. Мне кажется, что мне вырывают сердце.
Мне страшно.
Заберите меня отсюда.
Лампочку заменили. Новая еще более слабая, в её свете я еле могу разобрать буквы на стене.
«Ludwig».
Я выживу.
*
Он приходит все чаще. Теперь он меня еще и бьет. На теле остаются ссадины и синяки, которые подолгу болят. Один раз превратил мою спину в кровавое месиво.
Слезы текли против воли и я почему-то вспомнил, что когда-то со мной уже было что-то подобное, но моя больная память не может этого вспомнить.*
Я уже не хочу умереть. Я уже ничего не хочу.
Меня кормят таблетками. От них становится легче. За ними приходит Темнота.
*— намек на фик «Особенности немецкого воспитания» (еще не написан)
Мертвый
Я почти умер. Мне стало плохо, очень плохо. Меня рвало кровью, голова раскалывалась, все тело болело, словно меня резали на куски. Я выл, как раненый зверь и мне было плевать, слышат меня или нет.
Прибежали санитары. Мне связали и потащили куда-то. Я так и не понял, куда.
Мне переливают кровь. Зачем? Темная жидкость перетекает из пакета в мои вены. Молодая медсестричка склонилась надо мной и проверяет аппаратуру. Я хочу вцепиться ей в шею, разодрать ее кожу и напиться ее крови. Просто хочу.
Но я привязан. Мне делают уколы. Я не могу двигаться. Я еле дышу. Я умираю. Так глупо. Темнота.
Живой
Дорога в Россию казалась безумно долгой. Ваш за рулем, летел как ненормальный, но мне этого было мало. Стражи правопорядка вовремя обращали внимание на правительские номера и не останавливали нас. Пункт назначения приближался.
Калининград. Бывший Кенигсберг. Где-то здесь мой брат. Лишь бы он был жив.
Лишь бы он был здесь.
Лишь бы он был.
Психиатрическая лечебница. Серое здание за бетонной оградой, от которого за километр веяло отчаяньем.
— Откройте! – Ваш замолотил кулаком в железные ворота.
— Не велено пускать, — небритый мужик высунулся из окошка, сразу же наткнувшись на дуло автомата. – Сразу бы сказали.
Внутри меня все клокотало. Входную дверь я вышиб плечом. Какое убожество. Облупленные стены, треснувшая плитка, везде воняет эфиром – приторно, сильно, мешая дышать.
— Где он?! – я схватил за шкирку первого санитара, подвернувшегося мне под руку.
— К-кто «он»? – только и смог выдавить перепуганный парень.
— Мой брат! Альбинос! Лет двадцати на вид! Он должен быть тут!
— 305 пал-лата…
Швырнув парня о стену, я помчался на третий этаж. На дверях не было номеров. Я выбивал каждую, быстро осматривал темные, светлые, противно пахнущие палаты, наполненные замученными, худыми, жалкими на вид людьми. Один раз я открыл дверь в пустую комнату 2 на 2 метра. Там никого не было, но уже когда я открывал дверь в следующую каморку, мне показалось, что там я увидел слово «Ludwig», написанное бордовым. Но времени проверять не было.
Черт? Где же этот чертова 305 палата? Ваш еле успевал за мной.
После того, как он сообщил мне о находке креста, казалось, прошла вечность. Мы успели выследить в Бельгии человека, который выставил его на аукцион. Под дулом автомата он был вынужден признаться, что забрал его у странного парня с красными глазами. Еще некоторое время ушло, чтобы узнать, где Гил. Оказалось, что мерзавцы от греха подальше запихнули его в психбольницу, где он и должен был провести остаток жизни.
Сейчас крест лежал у меня в нагрудном кармане пиджака.
Подожди Гилберт.
Подожди еще немного.
+++
— Ты слишком живуч. Слишком.
Я знаю. Ты не первый, кто говорит мне это.
— Знаешь, мне даже жалко тебя убивать. Как ни как, но ты первый, кто выдержал два месяца в камере нервно-сенсорной изоляции. Ты отличаешься от остальных, кто очутился здесь, — он склонился надо мной с шприцем, наполненным непонятной гадостью. – Я буду скучать за тобой.
Как же. Потерял такую игрушку, урод.
Игла протыкает кожу. Я вижу, как шприц пустеет, яд перетекает в мои вены.
Я начинаю терять реальность. Перед глазами вспыхивают и гаснут огни. Все плывет, превращается в огромный водоворот.
Наверное, умирать не так страшно, как говорят.
— Гилберт! Гилберт!
Меня зовут?
— Гилберт! Только не теряй сознания! Гилберт, это я, Людвиг! Гилберт, держись! Ваш, скорую, быстро!
Меня подхватывают на руки, прижимают к себе и несут куда-то. Шаги гулко звучат в моей голове.
Свет.
7.Ваше пожелание: нету
8.Статус: закончен
|
| |
| |
